Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все
прощает Бог, а Иудин
грехНе прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«
Прости,
прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой
грех — недоглядел...
Г-жа Простакова (стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой
грех! Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная,
прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
— Но любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим, вы
простили, вы
прощаете… но имеем ли мы право действовать на душу этого ангела? Он считает ее умершею. Он молится за нее и просит Бога
простить ее
грехи… И так лучше. А тут что он будет думать?
Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы бог
простил ему его тяжкие
грехи, твердил: «Боже,
прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
— Хотел, чтобы загрызли… Бог не попустил.
Грех собаками травить! большой
грех! Не бей, большак, [Так он безразлично называл всех мужчин. (Примеч. Л.Н. Толстого.)] что бить? Бог
простит… дни не такие.
Какое преступление? — вскричал он вдруг в каком-то внезапном бешенстве, — то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок
грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?
— Что? Священника?.. Не надо… Где у вас лишний целковый?.. На мне нет
грехов!.. Бог и без того должен
простить… Сам знает, как я страдала!.. А не
простит, так и не надо!..
—
Простить бы надо в предсмертный час, а это
грех, сударыня, таковые чувства большой
грех!
Прощаются же и теперь
грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И
простит мою Соню,
простит, я уж знаю, что
простит…
Кулигин. Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы
простили ей, да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без
греха!
— Надо! Он велит смириться, — говорила старуха, указывая на небо, — просить у внучки прощения.
Прости меня, Вера, прежде ты. Тогда и я могу
простить тебя… Напрасно я хотела обойти тайну, умереть с ней… Я погубила тебя своим
грехом…
— Это мой другой страшный
грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас…
Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. —
Прости и ты, Вера, —
простите обе!.. Будем молиться!..
— Мы не дети, чтоб увлекаться и
прощать.
Грех сделан…
— И себя тоже, Вера. Бог
простит нас, но он требует очищения! Я думала,
грех мой забыт, прощен. Я молчала и казалась праведной людям: неправда! Я была — как «окрашенный гроб» среди вас, а внутри таился неомытый
грех! Вон он где вышел наружу — в твоем
грехе! Бог покарал меня в нем…
Прости же меня от сердца…
Мы должны заставить поверить в нас, в силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить увидеть нашу «идею», которую мы несем миру, заставить забыть и
простить исторические
грехи нашей власти.
Да и
греха такого нет и не может быть на всей земле, какого бы не
простил Господь воистину кающемуся.
— Как это ты в тридцать лет не научился говорить?.. таскает — как это таскать дрова? — дрова носят, а не таскают. Ну, Данило, слава богу, господь сподобил меня еще раз тебя видеть.
Прощаю тебе все
грехи за сей год и овес, который ты тратишь безмерно, и то, что лошадей не чистишь, и ты меня
прости. Потаскай еще дровец, пока силенка есть, ну, а теперь настает пост, так вина употребляй поменьше, в наши лета вредно, да и
грех.
— Ах, да ведь я и лба-то сегодня не перекрестила… ах,
грех какой! Ну, на этот раз Бог
простит! Сашка! подтычь одеяло-то… плотнее… вот так!
—
Грех, Сатирушка, так говорить: ну, да уж ради долготерпения твоего, Бог тебя
простит. Что же ты с собою делать будешь?
Может быть, он уже и кается перед смертным часом, только не такие
грехи его, чтобы бог
простил ему.
Господи, господи, будь милостив,
прости мне
грехи мои!
Человечество само по себе не может искупить
греха, так как жертва его и кровавая его мука не равна преступлению богоотступничества и само оно не может
простить себе
греха.
— Ты огорчаешь давно уже огорченное сердце естественною казнию, — говорил старец, — не ведал я, что мог тебя обидеть, не приемля на вред послужить могущего подаяния;
прости мне мой
грех, но дай мне, коли хочешь мне что дать, дай, что может мне быть полезно…
Если вы не отвергнете Нелли, то, может быть, тамя
прощу вас, и в день суда сама стану перед престолом божиим и буду умолять Судию
простить вам
грехи ваши.
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете сорок
грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
Сказывал старый камердинер его, Платон, что у покойного старая пассия в Москве жила и от оной, будто бы, дети, но она, по закону, никакого притязания к имению покойного иметь не может, мы же, по христианскому обычаю, от всего сердца
грех ей
прощаем и даже не желаем знать, какой от этого
греха плод был!
А ежели и случился с ними какой
грех, то виновата в этом я одна, а их —
простите!
Ну, и подлинно повенчали нас в церкви; оно, конечно, поп посолонь венчал — так у нас и уговор был — а все-таки я свое начало исполнил: воротился домой, семь земных поклонов положил и прощенья у всех испросил: «
Простите, мол, святии отцы и братья, яко по нужде аз грешный в еретической церкви повенчался». [Там же. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] Были тут наши старцы; они с меня духом этот
грех сняли.
— То-то-с. По моему мнению, мы все, люди добра, должны исповедаться друг перед другом и
простить друг друга. Да-с, и простить-с. У всякого человека какой-нибудь
грех найдется — вот и надобно этот
грех ему
простить.
— Ну-с, так это исходный пункт.
Простить — это первое условие, но с тем, чтоб впредь в тот же
грех не впадать, — это второе условие. Итак, будем говорить откровенно. Начнем с народа. Как земец, я живу с народом, наблюдаю за ним и знаю его. И убеждение, которое я вынес из моих наблюдений, таково: народ наш представляет собой образец здорового организма, который никакие обольщения не заставят сойти с прямого пути. Согласны?
— В гроб с собой возьму это письмо! Царь небесный
простит мне за него хоть один из моих
грехов.
— Нечего нос на квинту сажать, — весело и бодро заговорил старик. — Поедем твои
грехи замаливать… Да обожди! Мою шубу надень! Пальто мое на тебя не влезет. Ишь ты дылда какая,
прости господи!
—
Прости, народ православный! — сказал он, —
прости меня в
грехах моих, в разбое, и в воровстве, и в смертном убойстве!
Прости во всем, что я согрешил перед тобою. Заслужил я себе смертную муку, отпусти мне вины мои, народ православный!
— Что? — сказала наконец мамка глухим, дребезжащим голосом, — молишься, батюшка? Молись, молись, Иван Васильич! Много тебе еще отмаливаться! Еще б одни старые
грехи лежали на душе твоей! Господь-то милостив; авось и
простил бы! А то ведь у тебя что ни день, то новый
грех, а иной раз и по два и по три на день придется!
— Ведомо, — отвечал Серебряный и нахмурился. — Я шел сюда и думал, что опричнине конец, а у вас дела хуже прежнего. Да
простит бог государю! А тебе
грех, Борис Федорыч, что ты только молчишь да глядишь на все это!
— Спасибо на твоей ласке, государь, много тебе благодарствую; только не пришло еще мне время нести царю повинную. Тяжелы мои
грехи перед богом, велики винности перед государем; вряд ли
простит меня батюшка-царь, а хоча бы и
простил, так не приходится бросать товарищей!
— Чего не можно! Садись! Бог
простит! не нарочно ведь, не с намерением, а от забвения. Это и с праведниками случалось! Завтра вот чем свет встанем, обеденку отстоим, панихидочку отслужим — все как следует сделаем. И его душа будет радоваться, что родители да добрые люди об нем вспомнили, и мы будем покойны, что свой долг выполнили. Так-то, мой друг. А горевать не след — это я всегда скажу: первое, гореваньем сына не воротишь, а второе —
грех перед Богом!
Но, видимо, Богородица
простила невольный
грех, вызванный искреннею любовью. Или же наказание ее было так легко, что я не заметил его среди частых наказаний, испытанных мною от добрых людей.
Через несколько дней Ахилла, рыдая в углу спальни больного, смотрел, как отец Захария, склонясь к изголовью Туберозова, принимал на ухо его последнее предсмертное покаяние. Но что это значит?.. Какой это такой
грех был на совести старца Савелия, что отец Бенефактов вдруг весь так взволновался? Он как будто бы даже забыл, что совершает таинство, не допускающее никаких свидетелей, и громко требовал, чтоб отец Савелий кому-то и что-то
простил! Пред чем это так непреклонен у гроба Савелий?
Да и Алексей-то, старый грешник, постыдился бы добрых людей!» Эти ругательные замечания она заключала всякий раз молитвою, чтоб господь бог
простил ее племяннику
грех рождения Любоньки.
— Голубушка, Татьяна Власьевна… Мой
грех — мой ответ. Я отвечу за тебя и перед мужем, и перед людьми, и перед Богом, только не дай погибнуть христианской душе… Прогонишь меня — один мне конец. Пересушила ты меня, злая моя разлучница…
Прости меня, Татьяна Власьевна, да прикажи мне уйти, а своей воли у меня нет. Что скажешь мне, то и буду делать.
— Я тебе не Таня больше, а Татьяна Власьевна. Так и знай. Мое слово будет свято, а ты как знаешь… Надо
грех замаливать, Поликарп Семеныч.
Прощай, голубчик… не поминай лихом…
— Мой
грех, мой ответ… — хрипела Татьяна Власьевна, страшная в своем отчаянии. — Всю жисть его не могу замолить… нет спокою моей душеньке нигде… Уж лучше мне одной в аду мучиться, а ты-то не губи себя… Феня, голубка,
прости меня многогрешную… Нет, пред образом мне поклянись… пред образом… затепли свечку… а то собьют тебя… Аленка собьет с пути… она и отца Крискента сбила, и всех…
Костылев. Это я… я! А вы тут… одни? А-а… Вы — разговаривали? (Вдруг топает ногами — громко визжит.) Васка… поганая! Нищая… шкура! (Пугается своего крика, встреченного молчанием и неподвижностью.)
Прости господи… опять ты меня, Василиса, во
грех ввела… Я тебя ищу везде… (Взвизгивая.) Спать пора! Масла в лампады забыла налить… у, ты! Нищая… свинья… (Дрожащими руками машет на нее. Василиса медленно идет к двери в сени, оглядываясь на Пепла.)
Мир со всем его шумом и суетою не стоил бы ослиного копыта, не имей человек сладкой возможности оросить свою бедную душу хорошим стаканом красного вина, которое, подобно святому причастию, очищает нас от злого праха
грехов и учит любить и
прощать этот мир, где довольно-таки много всякой дряни…
Я доволен.
Простите ж мне соблазны и
грехиИ вольные и тайные обиды…
Святый отец, приближься, я готов.
Она решилась умереть, но ее страшит мысль, что это
грех, и она как бы старается доказать нам и себе, что ее можно и
простить, так как ей уж очень тяжело.
— Господи Исусе! — хрипло выговорил Терентий. — Илюша, — ты мне как сын был… Ведь я… для тебя… для твоей судьбы на
грех решился… Ты возьми деньги!.. А то не
простит мне господь…
«…А должно быть, велик
грех совершил дед Антипа, если восемь лет кряду молча отмаливал его… И люди всё
простили ему, говорили о нём с уважением, называли праведным… Но детей его погубили. Одного загнали в Сибирь, другого выжили из деревни…»